Лев Николаевич Толстой. Анна Каренина
Вам может нравиться или не нравиться мой образ жизни, но мне это совершенно все равно: вы должны уважать меня, если хотите меня знать.
Вам может нравиться или не нравиться мой образ жизни, но мне это совершенно все равно: вы должны уважать меня, если хотите меня знать.
Для животных естественно образовывать группы, хищникам присуща жестокая иерархия. Тот, кому не удалось стать вожаком, обречён страдать до самой смерти. Травоядные же постоянно вынуждены сталкиваться с дилеммой: погибнуть самому или пожертвовать товарищем. В нашем мире образование групп не даёт никакого преимущества отдельно взятому индивидууму, потому я и выбрал для себя модель поведения медведей. Медведь — самодостаточное животное, живущее в одиночестве без всяких тревог, к тому же зимой впадает в спячку. Чего ещё можно желать? В следующей жизни я непременно хочу стать медведем.
То, что завтра будет новый день, может звучать утешением, мой дорогой, только для дураков. Для приверженцев здорового образа жизни, но не для серьезных людей. Не для тех, кто курит, пьет и бодрствует по ночам. Бодрствует вопреки общему убеждению, что ждать все равно нечего. Может и нечего. Но это не повод не бодрствовать. Люди с мелкой душонкой...
Не углубляйтесь в тренды. Не позволяйте моде завладеть вами, решайте сами, кто вы, что вы хотите выразить своей одеждой и образом жизни.
Я предпочитаю тяжело работать, страдать, падать и подниматься − здесь, чем вести скучную и благополучную жизнь, какую ведут аристократы на юге, где дни текут медленно и беззаботно. Можно увязнуть в меду так, что потом невозможно будет подняться и взлететь.
«Моя татуировка — это тот факт, что у меня нет татуировки», — сказал я своему сыну. На самом деле один раз я чуть не сделал себе татуировку — в тот день, когда умер мой отец. Перед тем как уйти в армию, он был жокеем на скачках, и у него была вытатуирована голова лошади, вписанная в подкову и оплетенная розами. Помню, когда он умер, я вышел из дома с твердым намерением сделать татуировку — и, слава богу, не сделал. Потому что был в жопу пьян.
Каждый избери себе чтение отцов, соответствующее своему образу жизни. Отшельник пусть читает отцов, писавших о безмолвии; инок, живущий в общежитии, — отцов, написавших наставления для монашеских общежитий; христианин, живущий посреди мира, — святых отцов, произнесших свои поучения вообще для всего христианства. Каждый, в каком бы звании ни был, почерпай обильное наставление в писаниях отцов.
Я не понимаю людей, которые ухитряются жить, не находясь с утра до вечера в состоянии эстетической увлеченности.
Реальность стала для нее гибкой: она имела возможность видеть только то, что хотела, и не видеть того, чего не хотела, с легкостью могла, не думая об опасности, вести какой-то особый образ жизни, образ жизни, за который когда-нибудь ей придется дорого заплатить.
— Сколько бы вам ни осталось, знаете, Гарольд, вы можете отправиться в путешествие, или изобрести что-нибудь, или почитать «Преступление и наказание». Да все к черту! Можете есть одни пончики, если захотите.
— Да вы что?! Я не хочу есть пончики. Я хочу жить. Кто же, выбирая между пончиками и жизнью, выберет пончики?
— Гарольд, если бы вы хорошенько подумали, то поняли бы, что ответ на этот вопрос напрямую зависит от выпавшего на вашу долю образа жизни. И, конечно, от качества выбранных пончиков.
С этим же связана и давно установленная в философии и психологии синонимичность “личности” и “свободы”. Потому-то личность и есть лишь там, где есть свобода. Свобода подлинная, а не мнимая, свобода действительного развёртывания человека в реальных делах, во взаимоотношениях с другими людьми, а не в самомнении, не в удовольствии ощущения своей мнимой неповторимости.
Потому-то личность не только возникает, но и сохраняет себя лишь в постоянном расширении своей активности, в расширении сферы своих взаимоотношений с другими людьми и вещами, эти отношения опосредствующими. Там же, где однажды найденные, однажды завоёванные, однажды достигнутые способы жизнедеятельности начинают превращаться в очередные штампы-стереотипы, в непререкаемые и догматически зафиксированные мёртвые каноны, личность умирает заживо: незаметно для себя она тоже превращается медленно или быстро в набор таких шаблонов, лишь слегка варьируемых в незначительных деталях. И тогда она, рано или поздно, перестает интересовать и волновать другого человека, всех других людей, превращаясь в нечто повторяющееся и привычное, в нечто обычное, а в конце концов и в нечто надоевшее, в нечто для другого человека безразличное, в нечто безличное — в живой труп. Психическая (личностная) смерть нередко наступает в силу этого гораздо раньше физической кончины человека, а бывшая личность, сделавшаяся неподвижной мумией, может принести людям горя даже больше, чем его натуральная смерть.